Политика – дама капризная. Это было известно всем, кто хоть раз сталкивался с ней. Сегодня она благоволит к Вам, а завтра поворачивается спиной. А какой грозный у «дамы» оскал, когда она недовольна тем, как Вы ведете свою игру. Но если найти подход к ней, то можно навязать своенравной даме свои правила. Когда же начинаешь свою игру, нужно быть всегда настороже, поскольку нарушения правил для политики - обычное дело.

В Европе, как всегда, было неспокойно. Испания не переставала мечтать о своем влиянии на Францию. Англия тоже не была так проста, как хотела казаться. И брак Карла Стюарта с французской принцессой мало что менял. Герцог Ришелье следил своим зорким взглядом за перестановками и настроениями в Европейской политике. Некоторые действия, конечно, выглядели смешными, но первый министр Франции давно усвоил для себя правило, что даже самые глупые и ничтожные начинания врагов не должны оставаться без внимания. И небольшой толчок может послужить извержению вулкана, а вскользь сказанное слово может вызвать волнения. Поэтому Красный герцог следил, анализировал, отделял зерна от плевел и делал выводы. От предложения Англии объединиться против Испании Ришелье отказался. Не время еще открыто выступать против Габсбургов. Да и Стюарт еще не доказал своей надежности в политических вопросах. Недавно он вступил на престол и, прежде всего, ему стоило бы подумать об укреплении собственных позиций внутри своей страны, а он сразу решился на большую игру.
Ришелье глубоко вздохнул и поднялся с кресла с высокой спинкой. Рабочий стол его, как всегда, был завален бумагами и картами, на которых рукой кардинала делались пометки. Совету, который бы он дал Карлу Стюарту об укреплении своего положения на престоле Англии, он должен последовать и сам. Конечно, министр не король…официально не король. Но негласно Ришелье вершил судьбу Франции. И это будет продолжаться до тех пор, пока герцог имеет влияние на Людовика. Однако в последнее время, и Ришелье это чувствовал, сын Генриха Бурбона старался, хоть и не явно, противиться влиянию своего первого министра, позволял себе своеволие, противоречил. Это совсем не устраивало кардинала. Но с Людовиком он разберется сам. Воспитательные меры вроде тех, когда без помощи своего первого министра король делал глупости, а потом сожалел о них, всегда имели действенную силу. Но, как известно, король не вечен. И на смену ему всегда придут другие. Наследников у Людовика на данный момент не было, а дофином Франции по праву рождения считался Гастон герцог Анжуйский. Вот уж, право, омут, в котором сложно что-то разобрать. Любимец королевы-матери, что уже играло не в его пользу в глазах первого министра. Мысли Ришелье снова и снова возвращались к принцу. Если на Людовика он имел влияние, то Гастон пока был личностью закрытой от взгляда Красного герцога. Трусливый и подозрительный принц не подпустит к себе кабы кого.
Арман снова опустился в кресло. Подсылать к Гастону одного из своих шпионов нет смысла. Если бы нашелся человек, которому принц мог бы доверять и забыть об осторожности и подозрительности. Но кто мог выступить этим свзующим звеном между первым министром Франции и принцем крови?

- А, Мари. – На губах герцога заиграла улыбка, которую он дарил лишь той, которая была его племянницей и Ангелом-хранителем одновременно.
Действительно, Мари-Мадлен являлась отрадой для  Ришелье. Только с ней грозный первый министр Франции, которого побаивались, как внутри страны, так и за ее пределами, становился любящим дядей и позволял себе иногда показать свои слабости, которые выражались, в большинстве своем, в физических страданиях. И вот когда беспощадная мигрень чувствовала себя полноправной хозяйкой и изводила красного герцога, маркиза Комбале была рядом и помогала если не избавиться от страданий, то облегчить их.

- Право, я даже не заметил, как Вы вошли. – Ришелье как будто бы в упрек самому себе ставил незаметное появление племянницы в кабинете.  – А что, наш Франсуа опять пустился во все тяжкие? – Министр старался не обсуждать с племянницей политические вопросы, но вот литература и искусство всегда было излюбленной темой разговора между Ришелье и его Ла Комбале. К тому же, сейчас на глаза министра Людовика Справедливого весьма во время попал лист, испещренный мелким и плохо читаемым почерком одного из агентов отца Жозефа, где говорилось, что Буаробер, которому  Ришелье  покровительствовал, благодаря уму и сатирическому таланту поэта, а так же его умению вести беседу, устроил очередной дебош в одном из парижских трактиров.

– А ведь я хотел назначить его своим литературным секретарем. Но с таким поведением, Мари, Франсуа так и останется пусть и талантливым, но никчемным человеком. – Арман встал с кресла и взял лист. – Вот послушайте. Месье Лё Метель де Буаробер, в очередной раз крупно проигравшись…Кстати, Мари, наш поэт заядлый игрок и любитель дорогих вещей. – Сам себя перебил Ришелье. – Это ли не грех? И вот эта его распущенная жизнь дает пищу для грязных памфлетов, которыми ни сегодня завтра будет завален весь Париж и лишь для того, чтобы бросить тень на меня… Ну и Бог с ними с этими памфлетистами. В конце концов, это их хлеб. – Улыбнулся кардинал, остановившись напротив племянницы.
Так о чем же он думал до ее прихода. Ну, конечно, никак не об этом «священник, который жил, как обжора, весьма испорченный и весьма распущенный», как писал о нем Ги Патен. С Франсуа он примет меры. В концы концов, это святая обязанность служителя церкви - направить заблудшую душу на путь истинный. Буаробер талантлив, и Ришелье не позволит ему погубить себя и свой талант. Но думал министр о Гастоне и о том, каким образом он может  контролировать действия принца. И вот Бог посылает ему племянницу, как бы подсказывая, что это то самое существо, которое может вызвать доверие младшего сына Марии Медичи.

- Ничего, Мари, - Ришелье с особой теплотой пожал руку маркизы, - с Буаробером все решится благополучно, мы просто обязаны помочь страждущему. К сожалению, заблудших душ во Франции очень много.  Те, которым нужна помощь. И, если Франсуа примет мою помощь, то есть люди, которые более впечатлительны и осторожны. – Герцог снова ласково улыбнулся Мари-Мадлен. Эта женщины была добра, набожна. В ее самоотверженной душе наверняка проснется желание помочь страждущим, а ни это ли и самое сильное желание ее дяди.

- Принц, Мари. – Без излишних предисловий ответил на вопрос племянницы первый министр Людовика Справедливого. – Его Высочество слишком подвержен влиянию королевы-матери, поэтому не всегда следует велению души. Остаться же один на один со всеми препятствиями и вопросами, которые преподносит жизнь, он явно боится. - Ришелье запустил пальцы в мягкую шерстку кошки, которую держала на руках маркиза.

Веление души. Какая возвышенная фраза. Право, если дать Гастону шанс следовать велению его трусливой душонки – жди беды. Хотя и влияние Марии Медичи на младшего сына тоже ничего хорошего не сулило. Но, во всяком случае, опыт вдовствующей королевы подсказывал ему отказываться от совсем уж безрассудных поступков. Однако контроль над этим отпрыском Генриха Бурбона нужен был постоянный.
- Думаю, юному принцу не помешал бы такой друг, как Вы, Ла-Комбале.

Ришелье не решился сказать племяннице прямо, что не прочь увидеть ее в роли не просто друга герцога Анжуйского. Дружба такое призрачное понятие, и грань между понятиями друг и враг так тонка, что сегодняшний друг может завтра стать самым злейшим и опаснейшим врагом, поскольку будет знать обо всех Ваших слабых местах. А вот когда связь между мужчиной и женщиной основана на влечении, даже не на любви (поскольку любовь, так же как и дружба, понятие ненадежное), тогда можно говорить и о влиянии. Мари-Мадлен, конечно, совсем необязательно знать о планах дяди. Иначе она точно откажется. Несостоявшаяся кармелитка уж больно щепетильна в таких вопросах. А вот  отказаться от возможности протянуть руку помощи ближнему вряд ли сумеет.

- Вы можете его поддержать в минуту душевных волнений. Убережете от необдуманных и опасных шагов. Потому что такие одинокие души подвержены влиянию дьявола, который вводит их во грех.
Ришелье еще раз провел ладонью по шелковистой спинке кошки.
- Подумайте, Мари, над моими словами. И помните, когда есть возможность помочь ближнему, отказ в этой помощи подобен самому страшному греху. Но Ваша чуткая и добрая душа никогда и никому не откажет в помощи, совете, возможно, любви.
Арман отвернулся к окну, как будто ему тяжело было смотреть на племянницу. Он использовал ее ради своих интересов? Ради блага Франции? Возможно. Но Мари-Мадлен простит его, когда поймет, что герцог делал это во имя великих целей.  Хотя она еще не дала своего согласия. Эта женщина была  во многом покладиста и терпелива, но случались моменты, когда она могла пойти наперекор всему. Возможно, это как раз тот случай.

- Вы правильно поняли меня, Ла-Комбале, - улыбнулся герцог, переплетая тонкие пальцы своих изящных кистей и радуясь уже тому, что маркиза не бросилась вон из его кабинета, услыхав и обдумав слова своего дяди. – Именно Вас я вижу в роли спасительницы юного принца. А, как известно, тот, кто спас, становится ответственным за судьбу спасенного.

Первый министр Франции, не спеша, прошел снова к своему рабочему столу, обошел его и опустился в кресло. Это с отцом Жозефом и Ла Валеттом он мог беседовать прямо, не искажая правды и не стараясь ее завуалировать. Это своим шпионам он давал поручения, четко озвучивая цель и средства для ее достижения. Но с Мари-Мадлен дела обстояли иначе. Слишком свежо в воспоминаниях Красного герцога было то время, когда мадам де Комбале, бросив все, удалилась к кармелиткам, желая стать одной из них и покинуть этот бренный мир. Небо тому свидетель, сколько усилий дядя приложил, чтобы отговорить племянницу от столь серьезного и, главное, непоправимого шага. И в этом случае он не гнушался всеми способами: честными и не очень. С Божьей помощью, а так же благодаря связям и верным людям, его Ла-Комбале была с ним. Но сейчас Ришелье каждый раз хорошенько думал, что и как сказать маркизе. Как бы своими словами и действиями вновь не разбудить в ней желание укрыться за стенами монастыря.  Решившись говорить с ней о принце, Арман достаточно долго обдумывал предстоящий разговор. Но до последней минуты опасался вызвать праведное негодование племянницы. Однако, время не терпело. Гастона следовало обеспечить неусыпным контролем. И сколько кардинал не искал, он не находил более подходящего человека, нежели Мари-Мадлен. Маркиза вспомнила о леди Винтер. Да, белокурая обольстительница была ценным агентом Ришелье. Ловкая, умная, красивая, она, бывало, проворачивала такие дела, которые были не под силу даже сильным и не менее ловким мужчинам.  Но вот именно потому, что Миледи была хитра и расчетлива, как Дьявол в женском обличье, Ришелье, прежде, чем поручить ей какое-либо задание, продумывал каждый шаг. Не исключено, что когда Анне пообещают больше, чем пообещал первый министр Франции, она, не колеблясь, предаст его. Страшная женщина, мелькнуло в голове Армана. Прекрасная и страшная. Это ли не два оружия, которыми, по сути, можно уничтожить и воскресить. Так что, подпускать Анну Винтер к герцогу не стоило. Да у нее есть и другие задания, не менее важные, но, при исполнении которых она не сможет сыграть на пользу себе.

- Мари, Вы упомянули леди Винтер, - Арман кончиком пера прочертил видимую только ему линию на карте, - Но дело, о которым мы говорим с Вами сейчас, весьма щекотливо, согласитесь. И касается первых лиц государства. Следовательно, не должно получить огласки. Вам же я доверяю безоговорочно. Вы сможете стать для Его Высочества и другом, и, возможно, чем-то больше. И, - Ришелье улыбнулся племяннице, - не считайте это грехом. Это в интересах Франции, Ла-Комбале…Это в моих интересах, Мари.

- Хорошо. – Что было хорошо, герцог не пояснил. Ришелье снова взял в руки лист, на котором мелким почерком перечислялись все «пригрешения» большие и маленькие за последние несколько дней Франсуа Буаробера. – Я ни на чем не настаиваю, Ла-Комбале. Ни к чему не принуждаю. Есть еще время подумать. – Первый министр Франции сделал пару пометок на полях бумаги, повествующей о похождениях поэта. - Но не забывайте, моя дорогая, иногда несовершенный поступок несет на себе отпечаток гораздо большего греха, нежели совершенный.

Не настаивает и не принуждает. Да. Хотя мог бы. Но в памяти Армана все еще были свежи воспоминания, которые вызывали какое-то подобие чувства вины за разбитую судьбу племянницы. Тогда, пять лет назад, так же, как и сейчас, кровожадная дама по имени Политика требовала жертвоприношений. В 1620 году Ришелье был тверд в своем решении принести в жертву племянницу. Сейчас же он дает ей время подумать и самой принять решение. Но и ситуации, конечно, были разные.  Пять лет назад шестнадцатилетняя Мари-Мадлен была обручена с сыном французского посла по взаимной любви. Да, Ришелье это хорошо помнил. Однако все сложилось иначе. Обстановка в стране требовала мира между королевой-матерью и Людовиком. Этот мир предполагалось скрепить браком фаворитов. Вот тогда-то Арман и принял одно из самых сложных решений в своей жизни. Он остался глух к слезам и мольбам племянницы и ее жениха.  Мари-Мадлен стала супругой Анна Антуана де Бовуара дю Рура, сеньора де Комбале, племянника коннетабля де Люиня. Предыдущая помолвка была расторгнута.

Сейчас не нужно было выходить замуж. Просто присмотреть за юным принцем. Правда, присмотр требовался несколько особый. Но и Мари, в конце концов, живет при Дворе, а не в монастыре кармелиток. Министр бросил взгляд на свою племянницу. Маркиза состоит фрейлиной при Марии Медичи, но нет в ней тех качеств которые, казалось, были присущи всем дамам, приближенным к особам королевской крови. Другие фрейлины не чуждались интриг и любовных связей. Мари отрицала все это. Ришелье не порицал ее. Племянница вправе сама решать. Но когда она противилась оказать услугу Франции, Арман начинал раздражаться непониманию Мари-Мадлен важности миссии.

- Возможно этот путь не единственный, - подхватив слова, сказанные маркизой, продолжал Ришелье, - но единственно верный и способный привести к желаемой цели. – Отложив бумагу, на которой фигурировало имя Буаробера, министр углубился в изучение карты, развернутой на столе с пометками, сделанными его рукой. – Вы можете идти, Мари, - не поднимая головы, наконец, вымолвил кардинал. – Подумайте о моих словах. Иногда одним грехом можно искупить множество других.